В квартире живёт Муха

Записки одного автора:

«В квартире живёт Муха. Я пытаюсь её убить. Уже очень давно. Может быть, с того момента, когда я впервые попытался убить Муху, прошли недели, месяцы… Это могли быть годы. Я перестал следить за временем – слишком поглощён охотой... Мне кажется, что это не совсем охота, - вообще, не охота, - я попался! – это такой ловкий приём Мухи: пока я думаю, что охочусь на неё, она изматывает меня. И у неё получается.
Грань безумия.
Новая грань безумия.
Мой дом – моя крепость. Больше нет. Моя крепость пала. Я не в состоянии написать ни строчки. Проклятая Муха совсем меня извела. Когда-то я писал неплохие рассказы, но это было когда-то – до Мухи… или нет? Может, Муха ни причём? (Когда я перестал писать? до её появления?) Нет! – причём! Ещё как причём! – наверно…
Когда я перестал писать, я не знал меры алкоголю и наркотикам. Вернее, я больше не знал меры алкоголю и наркотикам, и тогда перестал писать. Я знал: нет пределов…
Вот тогда и появилась Муха. Или Муха появилась раньше? Когда? Ведь я мог не замечать её какое-то время.
Она стала моим пределом.
Я знал, что нет пределов.
В квартире, где я живу, живёт ещё и Муха. Господи, как я хочу убить её, наконец! Это же просто не выносимо! Все мухи – как мухи, а эта… Муха! Она такая одна. Самая живучая. Самая назойливая. Самая наглая. Самая постоянно находящаяся в квартире, где я живу. Мне кажется, что она обладает интеллектом, она здесь не случайно, она действует специально против меня.
Эта Муха следит за мной, и постоянно попадается мне на глаза, чтобы я знал, что она здесь, и, что она следит за мной. Это насекомое, несомненно, имеет демоническую природу.
Муха.
Вельзевула – злого демона ада – называют Повелителем Мух. Моя Муха, возможно, послана ко мне Вельзевулом, она – его агент. Я буду называть её Вельзевул-М. Теперь у неё есть имя, и я знаю, как зовут моего врага.
Цель Вельзевула не в том, чтобы следить за мной, а в том, чтобы следить за мной так, чтобы я знал, что он следит за мной. И теперь я знаю: мои тёмные стороны, мой порок и падение, и то, что я больше не в состоянии писать – самое ужасное!!! – это всё, что я хотел скрыть, даже от себя – всё это больше не моя тайна. Не только моя. Отныне я рассекречен. Этого хочет Вельзевул. Он хочет, чтобы я чувствовал себя виновным.
(Отвратительно! Отвратительное чувство!!!)
Один философ – кажется, Кьеркегор, - написал, что человек чувствует себя виновным не потому, что он виновен, а в страхе, что его считают виновным. Да, это так. Чёрт побери эту мудрость! Но первым открыл эту мудрость Вельзевул. Тот философ, который написал об этом, просто столкнулся с Мухой, так что – я не первый.
Слежка, нужна для того, чтоб я знал: меня видят и считают виновным. Чтоб я не забывал, что я не один, жирная Муха жужжит, атакует меня, путается в волосах, садится на страницу книги, на монитор, но всегда очень ловко избегает удара газетой, или полотенцем. О, теперь я знаю, как чувствовал себя Каин! На него смотрел не Бог! Богу не нужны виновные, Богу нужны невиновные, безгрешные, сильные – с такими он предпочитает иметь дело. На Каина смотрел Вельзевул, ему нужны виновные люди, чтобы забрать их к себе, заселить своё царство, съесть их.
(Съесть их… съесть меня!)
Каин… каин… ко-ка-ин… План Вельзевула сработал: Муха – зеркало, в котором я вижу отражение себя, своего падения, своей немощи. Я не хочу смотреть на себя!!! Улетай, Муха, улетай! Вельзевул-М, улетай! Как же я хочу убить тебя!!!
Кокаин. Не помогает. Осталась совсем капля алкоголя. Выдохшееся шампанское на дне бутылки – чуть-чуть. Простояло остаток ночи, пока я спал тяжёлым липким сном. Не поможет.
Не поможет, не поможет… и я не могу написать ни строчки…
И я не знаю меры…
Пределы…»


«Я в закупоренной комнате.
Вся комната, включая потолок и пол, обклеена рыжеватыми выцветшими обоями. Обклеена небрежно: видны складки, наслоения – всё вкривь и вкось. Под обоями пыль, – чую, как она пахнет, – она скопилась за бессчётное количество лет, забилась в складки, образованные многими предыдущими, которые не содрали (как это следовало бы сделать!), слоями других обоев… может быть… красного цвета? Окна и двери заклеены тоже – наглухо, - я даже не помню, где они расположены (а может, их и нет вообще?). Из мебели – только шаткая табуретка. Я иногда сижу на ней, сгорбившись, подперев рукой подбородок, в изматывающем отупении. Люстра горит постоянно; жёлтый и словно разбавленный молоком свет заполняет каждый уголок комнаты, лезет в глаза…
Я не могу спрятаться в темноте. (Почему-то мне так хочется это сделать?!)
Я хожу по комнате, пинаю клочья старых газет и свои рукописи – бесполезные, бесталанные сочинения. Мне не удаётся написать ничего путного. Я хочу написать про муху, которая лишила меня покоя. Я назвал эту муху Вельзевул-М, потому что она подослана ко мне самим дьяволом.
Комната закупорена – в прямом смысле. Я в этом уверен, потому что знаю, где пробка: пробка – на потолке. Диаметром с канализационный люк, она торчит из потолка. С пробки свисает трёхрогая люстра. Её рога загибаются кверху и на конце каждого – лампочка. Очень похоже на рога Дьявола, если бы кто-нибудь решил их украсить к Рождеству… Украсить рога Дьявола к Рождеству, - ха-ха! – какая нелепость…
Эге. М-да. Я так долго нахожусь в комнате… Ем клочья старых газет и свои рукописи – всё равно, они бесталанные, а даже, если бы в них было что-то хорошее, что с того? – я не смог бы никому их показать, я навсегда в этой комнате, сюда никто никогда не зайдёт, – даже что бы забрать мой труп в случае моей смерти.
(В случае моей смерти…
Всё будет так…
Нелепо…?
Не слишком, прошу, беспокоиться…)
Дьяволу, Вельзевулу, или – как там его ещё? – не нужно моё тело, ему нужна моя душа. Ему нужно, чтобы я не смог ничего написать, ведь это и есть моя душа – мои мысли, мои страсти, мои сомнения и мои муки, наконец. Сколько жизней я мог бы создать – не бесполезных жизней! – жизней и судеб героев своих ненаписанных историй. Эти герои – плохие и хорошие, злые и добрые – они были бы вполне настоящими, не менее настоящими, чем я. Эти герои и были бы мной! Я бы выписал на бумаге свою душу! Было ли бы это бессмертием? Тем самым, что в христианстве называют «спасением»? Не знаю, но это, несомненно, то, чем мне стоило бы заниматься – создавать новые жизни – раз я хотел этим заниматься.
Самореализация... Не-самореализация – это, как-будто тебя и не было никогда.
Странно, с тех пор, как я оказался в этой комнате (не помню, как), я ни разу не видел Муху. Я слышу время от времени её жужжание, звук какой-то глухой, отдалённый, но сама Муха на глаза мне не попадалась. Может быть, я обезумел, но я бы хотел, чтобы Муха оказалась здесь – со мной в этой комнате. Я бы всё же изловил её… и съел! – мне надоело есть бумагу. Кроме того, каждый раз, когда я съедаю очередную страницу своих рукописей, у меня возникает чувство, будто я съедаю кусок самого себя. А газетами я вообще давлюсь, и у меня после них болит желудок. Наверное, виновата типографская краска.

Без начала и без конца… Я не помню, как я здесь оказался – в этой комнате; и давно ли это случилось – как-будто вчера, и как-будто с первого дня своей жизни. Всё здесь мне кажется таким знакомым и даже родным
– плоть от плоти, –
несмотря на то, что мне всё здесь до смерти надоело…

Слишком знакомое, слишком родное… Слишком знакомое, слишком родное!!!
Слишком надоело!!!

Только глухое, не понятно, откуда идущее, жужжание Мухи мне не кажется родным. Не могу с ним свыкнуться – оно чужеродное. Чужая плоть, чужая воля! Какое-то иное. Как камера видео-наблюдения.